Блог. Владимир Назаров: «Утро над зимовьем»

…Рассвет едва пробился в дремучую лесную чащу. Глухая стылая тишина повисла здесь, между заиндевелых, укутанных снегом ветвей мохнатых елей, среди утонувших в сугробах мерзлых стволов вековых деревьев. Мельчайшая, колючая, ледяная пыль слабо засеребрилась, когда сквозь плотную морозную дымку с трудом дошли до спящей земли розо-желтые негреющие лучи зимнего солнца. Они косо упали на снежный взлобок и осветили его пустую шероховатую поверхность, редкие оцепенелые от стужи кустики, одиноко и сиротливо простиравшие руки- прутья навстречу мне. Фото предоставлено В.П. Назаровым Ни звука, ни следа…Даже слабый шорох не доносится из глубины этого заледеневшего царства Берендея. Кажется, я был один на много верст кругом. Только иногда стонущий удар, замирая, проходил по лесу и будил сонную морозную тишину. Но тут же все стихало и снова приходило в мертвое оцепенение. Лютая стужа уже пробиралась сквозь шубу и меховые рукавицы, зло кусала нос, щеки. Надо было поворачивать назад, но я не мог уйти, околдованный сказочным молчанием зимнего утра. Возвращаясь к зимовью, вижу, как над придавленным снеговой шапкой деревянным срубом поднимается в небо сизый дымок. Значит, Федотыч вскипятил уже чайку, и скоро нам отправляться по маршруту… …Огромный старый косач спросонья ошалело, с оглушающим треском крыльев выметывается из сугроба. Вот еще и еще взрывается впереди снежная целина. Краснобровые, лирохвостые птицы мчатся над лесом и где- то снова падают в снег, спасаясь от мороза. Здесь, на маленькой полянке, место их ночевки. В сугробах проделаны длинные тоннели, остался помет. А вот и широкие заячьи тропы. Косые много и затейливо натоптали на снегу за длинную ночь. И теперь наверняка хоронятся где-то в чаще, переваривая скудную пищу: веточки и кору молодых осин. Егерь достает топор и подрубает еще несколько деревцев: «Не пропадайте, косые!» К полудню немного потеплело. Мы вышли к местам лосиных зимовок. Прошедшим летом лесники заготавливали здесь сено для своих лошадей. Но стожки остались невывезенными и теперь радуют глаз своей скромной красотой, каким- то особым теплом. Ведь в них аккумулированы человеческий труд, солнечная энергия и целебные соки земли, которые пили эти цветы и травы, ставшие теперь кормом для сохатых. Они уже проторили тропу к стожкам, а один объели так, что от него сохранилось лишь небольшое остожье.

Помню, в детстве, живя на Северном Урале, я не раз приходил на лыжах к лесным стогам. Если выдернуть клок из самой середины приземистого стожка и поднести к лицу, то от него донесется до вас неповторимый, тонкий и терпкий аромат, настоянный на многих травах. В этом сложном букете без труда определишь «виновников»: вот дохнула слабой горечью луговая мята, а это клевер сладко пахнул в лицо и тут же повеяло сухим нежным погремком и душистой таволгой. И вы непременно уловите в полифонии запахов присутствие других, пусть не столь уж заметных, растений. Среди них в стожках, словно в огромных гербариях, могут встретиться тысячелистник, раковые шейки, лютик едкий, лесные колокольчики, поповник, словом, обитатели со всей лесной округи. И очень интересно представить, в каком месте рос каждый из этих цветков.

Вот здесь, у елок, где сейчас лежат нетронутые снежные пуховики, в тени ранним летним утром открывали глаза голубые колокольчики, а желтые погремки цвели на самом солцепеке и над ними басовито жужжали пчелы, шмели. Там, в низинке, качались на тонких ножках раковые шейки, у старого остожья тянулись к солнцу крупные головки красного клевера. А таволга, наверное, росла около того ручья, что весело журчал под черемухами и сейчас скован крепким ледяным панцирем. …Северная природа Среднего Приобья, к сожалению, не столь изысканна, разнообразна. И поднятый мною клок сена уныло зашуршал жесткими высохшими стеблями… Возвращаясь под вечер в зимовье, я все думал о том, как непросто человеку достается в краю болот и тайги каждый литр свежего натурального молока. И что вся целебная сила этого чудесного напитка – в разнообразии самых обыкновенных зеленых растений.